Менеджер «Манчестер Юнайтед» обращается к своим корням, и объясняет, что превратило молодого, неотёсанного профсоюзного работника на верфи в легенду футбола.

Репутация сэра Алекса Фергюсона опережает его. И это не удивительно. Его характер формировался в Говане — рабочем районе Глазго на реке Клайд, когда-то известном судостроением. Он рос в окружавших его драках. «Конфликт» было названием его игры. И все же он рос, редко успокаивая себя, когда в дело надо было пускать кулаки.

Именно здесь посеялись семена, которые потом выросли в его шоковые терапии, известные как «hairdryer» — наказания футболистам, которые его разочаровывают. Он любит воспоминания и стаёт очень сентиментальным, когда говорит о своих ранних годах. Он никогда не забывает свои корни. Ведь в них — весь Фергюсон.

«Гован был районом судостроения с тремя верфями, — вспоминает Фергюсон. — Возможно немного ранее, ещё перед войной, там были одна или две верфи поменьше. Это был настоящий город. Вдумайтесь, перед войной там проживало 147 тысяч человек. Это весьма большая территория. А теперь это всего 20 тысяч человек».

«На верфях произошел упадок, и это многое потянуло за собой. Дело в том, что Гован — это не только верфи. Тут было машиностроение, легкая промышленность на Хелен Стрит. Тут работали большие предприятия, которые были потеряны, как только пропали верфи».

«Я рос напротив производства «Harland and Wolff». Мы жили среди шума рабочих ночной смены, стучащих вокруг молотков. Он не прекращался всю ночь. Но я привык к этому. Ты бы спал всё равно, но теперь это мне трудно, потому что я живу в тихом пригороде Манчестера».

«Мы не были богаты, но я никогда не называл это бедностью. Я так не думаю. Всегда была еда, я никогда не пропускал школу, был чист и опрятен. Хоть ванны и не было, но была большая цинковая посудина. Раз в неделю ты мылся в ней».

«Все были такими же. Я знаю, были и бедные семьи, было много больших семей. Я помню семью Лоу. У миссис Лоу было 18 детей, и они жили в арендуемой квартире, как и все. Помню одного из их братьев, Джо. Когда он возвращался из войны в Корее, они собрались всей семьёй, это было похоже на коронацию! «Я всё время спрашивал «для кого все эти флаги?», потому что вся улица была в них. Всюду были дяди, тетушки, кузены, братья. Фантастическая встреча».

«То было большое воспитание. Всё, чем мы занимались, было футбол и драки. Это то, что вы делали в тех районах. Было реальное чувство принадлежности к коллективу, потому что все жили очень близко друг к другу. Вы наслышаны, что говорят, будто двери домов никогда не закрывались на ключ, но это правда. Ты приходил домой и находил записку: «Лиззи, я взяла сахарницу» или «Лиззи, я одолжила немного чая», что-то вроде этого».

«Люди делились друг с другом. Было больше причин помогать друг другу, намного больше, чем вы помогаете сегодня. Вы знали всех своих соседей и часто работали с половиной из них. А сегодня я не знаю и половины моих соседей».

Уверенность и сила Фергюсона стремительно росли. Он становился лидером, который избежит объятий Клайда, чтобы стать одним из величайших фигур в мировом футболе.

Он оставался верным сторонником лейбористской партии, где бы ни был. «В большинстве случаев, и особенно в моем случае, ваши политические убеждения сформированы родителями, — говорит Фергюсон. — Мой отец был сильным лейбористом, мать тоже была лейбористской.

«Как сейчас помню, когда мне было 25-26 лет, мама спросила: «Ты голосовал?» Я ответил: «Я не знаю, за кого голосовать». Она сказала: «Что значит «за кого голосовать»?! Ты идёшь в проклятую школу и отдаёшь свой проклятый голос! Как думаешь, что посоветовал бы отец?»

«Это было последний раз, когда я говорил что-то о выборах. Мама обычно была тихой женщиной, но тогда она будто сошла с ума. Поэтому думаю, что ты формируешься семьей. И когда становишься старше, индивидуальность развивается. Думаю, что внутри я социалист и лейборист. Не важно, сколько денег буду иметь, но никогда не изменю этому.

«Мама была профсоюзным организатором в «Aero Plastics» в Хиллингтоне. Она действительно сильно влияла на меня, как и отец, который одно время тоже был на этой должности. Это всегда было у нас. Я тоже был профсоюзным организатором подмастерьев и возглавил забастовку 1961 года.

«Когда был молод, всегда чувствовал в себе одну вещь — я постоянно был готов принять решение. Было ли это инстинктом или импульсивностью, это было у меня внутри. Когда ты профсоюзный организатор, то фактически работаешь в интересах твоих рабочих.

«Я знаю, что на Клайдсайде, долгое время, профсоюзы были под довольно большим коммунистическим влиянием. Я не считал это очень хорошим. Тем не менее, забота о выгоде рабочих стала причиной, почему я пошёл в профсоюз. Был резон бороться за лучшие условий для учеников во всей Шотландии, даже при том, что компания, в которой я работал, была американской, и мы, возможно, были в условиях на уровень лучше, получая в час на пять шиллингов больше. Но тогда мы думали о других подмастерьях.

«Если вы помните те времена, то люди женились намного быстрее, многие ещё подростками. Таким образом, много учеников было женато фактически с детьми. То была другая культура и менталитет. Большинство жён не работало. Их жизнь состояла в том, чтобы заботиться о доме, воспитывать детей, готовить обед к приходу мужа домой. Так вот просто. В доме была одна зарплата. Поэтому надо было отстаивать выгоды для рабочих».

Неоперившийся юнец Фергюсон начал полёт, превращаясь в жёсткого, но вдохновенного менеджера «Манчестер Юнайтед». «Думаю, что во мне просто есть уверенность в себе, — говорит он, — Я был немного властнее, когда был моложе. Не хвалю себя, так как есть ещё немного людей, которые выделяются таким образом. Я был решительным, энергичным, временами даже агрессивным. И это никогда не менялось.

«Агрессия — черта жителей Глазго, особенно парней моего поколения. Я встречаю парней во всем мире, слышу шотландский акцент, и спрашиваю «откуда вы?» «Из Глазго», отвечают они. Удивительно, сколько людей оттуда. Они выходят оттуда потому, что у них есть способность добиваться успеха.

«Одно время снимался документальный фильм обо мне. Наверное, мы его никогда не закончим. Думаю, он сейчас пылится где-то на полке. Тогда в Глазго я спустился к верфям, позвонил Джо Доннелли, начальнику отдела кадров, с которым отец был на короткой ноге, и спросил, мог бы я войти на верфь, чтобы сделать съемку. Он разрешил.

«После ланча в зале заседаний мы пошли по верфи. Все здоровались «Эй, Алекс!» Мы подошли к палубе какого-то судна. Был промозглый холод. Ей Богу, ветер нёсся вниз по Клайду. Со мной был молодой интервьюер, и он спросил» «Как вы думаете, что сформировало ваш характер?» Я ответил: «Вы чувствуете, как бьёт этот ветер?»

Фергюсон высечен из той же скалы, что и Джок Стейн, Билл Шенкли и сэр Метт Басби, земляки, выжившие в мрачных условиях, великие люди футбола. «Это сообщества, — говорит Фергюсон. — Если вы посмотрите на группы, из которых вышли Стейн, Шенкли, Басби, то увидите, что они действительно похожи».

«Это похоже на великий фильм «Как зелена была моя долина» (How Green Was My Valley), о промышленном бедствии в Уэльсе. То же наверное происходило в Ланкашире и Эршире. Вы видите эти места, все эти дома шахтёров. Они все одинаковы. Среда, из которой они вышли, дала им стремление добиться успеха в жизни и помнить о привязанности друг к другу.

«Это то, что мы четверо имели всегда. Шенкс болел за свой клуб («Ливерпуль»), Стейн болел за «Селтик», Басби - за «Манчестер Юнайтед». Это было не случайно, это — тип людей, которыми они были. Они вышли из среды, которая зависела от дружбы. Они доверяли и верили друг в друга».

Выйдя из доков, талантливый форвард Фергюсон, играл за «Куинз Парк», «Сент Джонстон», «Данфермлин Атлетик», «Рейнджерс», «Фалкирк» и «Эйр Юнайтед». В среднем он забивал больше чем по голу в двух матчах. Он стёр свои «менеджерские клыки» с «Ист Стирлингширом», потом «Сент-Мирреном» и «Абердином». В «Питтодри» он год совмещал руководство шотландской сборной после смерти Стейна. Потом был 1986 год, дата, которую навсегда запомнят болельщики «Юнайтед» — он пришёл на «Олд Траффорд».

Безбашная молодость, неудачи по пути помогли закалить сталь в нём. «Мы росли в арендуемых квартирах, поэтому проводили все время снаружи», — рассказывает Фергюсон. — «Наши матери сказали бы «Иди на улицу и подыши немного воздухом». Ты всегда шёл назад в драки с уличными бандами и играл в футбол. Это было твоей жизнью.

«И мы уходили, прыгая по дамбах. Некоторые районы Гована видели большие соревнования. Там ты мог перепрыгнуть с одной дамбы на другую. У особо опасных были имена: Король, Королева, Самоубийство, Алмаз, Острый конец. Ты отправлялся в разные районы Гована, чтобы бросить вызов друг другу в прыжках через дамбы, потому что это было действительно опасно.

«Ты делаешь это, когда ещё ребенок. Ребёнку не ведом страх. Мы постоянно лазили к голубятням, на церковные крыши, на мосты и т.п. Ты никогда не волновался о падении. Сейчас, когда я нахожусь в 20-этажной гостинице, смотрю вниз и сразу же отхожу: «О нет!» Но когда ты молод, ничто тебя не волнует».

Ничто больше не волнует 67-летнего Фергюсона. Ладно, может быть возможный отъезд Кристиано Роналдо в мадридский «Реал» этим летом. Или переход Карлоса Тевеса к тому, у кого больше денег. Тем не менее, если он сможет убедить своих суперзвезд-миллионеров последовать только доле его рабочей этики, сэр Алекс будет счастлив.

«Я говорю своим игрокам: «Что в жизни тяжелее всего?», — рассказывает Фергюсон. — «Думаю, тяжелее всего, что вы можете сделать, это упорно работать всю жизнь. Это нелегко. Я говорю им: «Посмотрите на меня, я изменился? Я так же хочу есть, как десять лет назад, когда вы пришли ко мне детьми? Ответ — да. Так если я не меняюсь, не говорит ли это вам, что такое хорошо? Упорная работа — это действительно хорошо для вас».

«Я слышу, что люди хотят уйти в 50 или 55 лет, и не могу поверить в это. Что они собираются сделать с жизнью? Сидеть дома, читать проклятые газеты или вертеть своими пальцами, когда вокруг мир, для которого ты должен работать?»

«Вставать рано — это прекрасно. Подымаясь рано, в моём распоряжении есть целый день. Я пытаюсь объяснить своим игрокам, что упорная работа — это качество. Люди думают, легко сказать: «Он достаточно работает». Но это не так. Быть на этом пути — дьявольски трудно.